Евгений Писарев: Я не могу сказать, что моя актерская карьера развивалась очень удачно. Она прошла мимо кинематографа, хотя в 90-е его стало гораздо меньше и он был очень низкого качества. А что касается сцены, то я работал в театре Пушкина, который тогда представлял печальное зрелище. Театр жил серо и скучно, зрители — или школьники, которые орали, или военные, которых сюда привозили на автобусах. Все это не вселяло в меня вдохновения и желания заниматься актерской профессией.
В это время я играл и Хлестакова в «Ревизоре», и главные роли в «Великом Гэтсби» и «Женитьбе Белугина», но это было никому не нужно. Ситуация стала меняться в начале нулевых: театр возглавил Роман Козак, я начал получать интересные предложения… Но он же предложил мне всерьез заняться режиссурой.
Играл я неплохо, но сильно востребован не был и удовольствия от этого не получал. А поставив два-три спектакля, сразу стал нарасхват. Артисты любят со мной работать, потому что я знаю всю актерскую кухню. Я никогда не буду говорить лишних слов, требовать то, что от артиста не зависит. Я знаю, как это работает. И я тоже их люблю. Сейчас мало кто любит не то что артистов — людей, некоторые режиссеры работают на ненависти и глумлении над актерами. А у меня с ними дружеские, человеческие отношения, если они не складываются, я с артистом, как правило, расстаюсь. Я должен работать в любви и согласии, в желании проводить время вместе.
А еще я понял, чего мне не хватало как артисту. Я слишком много ждал от режиссеров: инертный актер, который существует по формуле «стилизуй меня, Мейерхольд», «куда мне сесть и что мне сказать», сегодня никого не интересует. Интересна личность, позиция, тема человека. А я плыл по течению — так ничего не получится ни в какой профессии.
Вы были помощником Табакова, и он вас любил. Он создал уникальный МХТ, коммерчески успешный и открытый всему новому. Этот опыт как-то повлиял на вас, когда вы пришли в театр Пушкина?
Евгений Писарев: То, что он сделал в художественном театре, произвело на меня огромное впечатление. Там я понял, что артистам очень полезно не замыкаться на одном режиссере, а работать с разными театральными мировоззрениями, подходами и формами. И когда я пришел в театр Пушкина, то решил, что заполнять собой все здешнее пространство не буду. Слово я держу, приглашаю и больших режиссеров, и молодых мастеров. Конечно, полностью перенести к нам всю табаковскую систему невозможно — то, что хорошо для большого, материально обеспеченного первого театра страны, невозможно для среднего размера московского городского театра. У меня нет популярности Табакова, перед которым открывались все двери, нет такого количества богатых поклонников, которые сами предлагали ему деньги. Мы существуем в рамках городского бюджета, а тут сильно не разгуляешься.
Ревности и интриг в МХТ Табакова не было. И я взял у него и ощущение необходимости постоянной и интересной внутритеатральной жизни — того, что зритель не видит, но что каким-то странным образом передается на сцену. Табаков все время что-то закручивал, и я поначалу не понимал, зачем это нужно. В МХТ проходили закрытые встречи с интересными людьми, внутренние капустники…
Сейчас про наш театр в основном пишут хорошо и все время отмечают атмосферу, единство труппы — это очень важная вещь. Мы вместе встречаем Новый год, у нас тоже есть капустники.
Я борюсь не за «звездность» и следование моде, а за доброжелательную, теплую атмосферу. Что бы мы ни играли, эта атмосфера должна заполнять зал. Тут я продолжаю табаковскую линию.
Вы один из самых коммерчески успешных московских режиссеров. Единственным зрительски неудачным вашим спектаклем были поставленные в МХТ «Призраки» Эдуардо Де Филиппо. Пожалуй, самая личная из ваших постановок… Что вам дал опыт неуспеха?
Евгений Писарев: Я думаю, что если бы этот спектакль был выпущен в любом другом театре, то он шел бы до сих пор. МХТ — жесткий мегаполис, который выбрасывает все, что недоходно и неформатно. Злую шутку со мной сыграл мой успех — если я делаю что-то нетипичное для себя, это иногда вызывает интерес коллег, но публика очень редко меня поддерживает. Зритель очень консервативен.
В какой-то момент я начал испытывать «комплекс Мольера», когда все ждут от тебя комедий, а ты хочешь написать «Мизантропа». Ты взрослеешь, больше узнаешь про жизнь, безоговорочно веселить тебе все сложнее и сложнее… «Призраки» были первой, неуспешной, но очень важной для меня попыткой поворота в эту сторону. Я мог сделать их гораздо ярче, эффектнее, комедийнее и взять больше «звезд». Но я специально не привлек туда никого из них, кроме Александра Семчева.
Я и сейчас позволяю себе такие вещи. Они не становятся коммерческими хитами, но зрители привыкают к тому, что Писарев может задуматься и погрустить.
Что бы вы хотели изменить в театре Пушкина?
Евгений Писарев: Я хочу, чтобы в театре Пушкина ничего не менялось. Чтобы та атмосфера, тот подъем, на котором мы сейчас существуем, то неформальное отношение к работе не были утрачены. Чтобы мы не решили, что уже забрались на горку, и не вцепились бы в достигнутое или не рухнули бы вниз. Я застал в театре Пушкина катающиеся по полу зрительного зала пустые бутылки, а сегодня изменилось все — и качество спектаклей, и качество публики.
Оставить комментарий