«Девушка, а вы любите пить водку?» — «Да, очень люблю». — «А в бога вы верите?» — «В Бога? Да, верю» — «А пойдемте ко мне домой вместе водку пить?». Бог мой, что было бы, если б бессмертный архив Хармса, после трагического ухода писателя в тюремной психушке в блокадном Ленинграде в 1942-м, был бы утрачен. Но на то он и бессмертный, этот архив, чтобы снова и снова разрывать привычные шаблоны сознания. Что и доказал немецкий театр «мостЫ» из Эрлангена, поставив короткую повесть Хармса «Старуха» на русском и немецком языках, хотя называется спектакль по-латыни — Anicula, старушка
— Это такая обаятельная дурь, что ее хочется пересматривать снова и снова, — метко выразилась одна моя, весьма строгая, коллега после просмотра.
Тут всё сошлось воедино: уже знаменитому театру «мостЫ» в этом году стукнуло 20 лет, а они решили хорошенько стукнуть и по зрителю, пригласив актеров из русского театра «Нюрнберг» для совместной (с режиссером Радиком Головковым) постановки «Старухи», которую — практически с колес, в свежайшем виде, без дополнительных раскачек и репетиций — показали на фестивале «Мир русского театра» в Берлине. Но уверен, теперь эта «Старуха» хитом пойдет по всей Европе и России-матушке. Фестивали за нее будут тельняшку на груди рвать.
Особой пикантности добавляет то, что играют непрофессиональные актеры («я дизайнер», «а я работаю на погрузчике», «я дальнобойщик», «я инженер»), короче, веселая компания, но класс игры такой, что иные академические театры позавидуют. Потому что всё шьется живой нитью. Хочется вылезти на сцену и самому вклиниться в эту заваруху, когда главный герой — сам Хармс (в начале стоящий посреди сцены совершенно голый) — впустил в комнату старуху, которая тут же померла от старости, а он весь спектакль думает — куда бы деть труп. И в итоге, как вы помните, кладет его в чемодан, садится в поезд, а чемодан крадут.
Спектакль изобилует аллегорическими отсылами к Родченко, к Малевичу, к русскому литературному наследию, но так все это озорно подано, что ты просто полтора часа сидишь в состоянии непрекращающегося восторга, аж страшно. И да, лейтмотив всего действа — многократный выход на авансцену мужика-бурлака, тянущего на лямке телегу, что намеком отсылает к трагическим фотографиям и хронике из блокадного Ленинграда, когда в мороз люди тянули санки с трупами… Однако, всяк в «Старухе» своё прочтет. А нас — об особенностях эмигрантского театра — просвещает известный режиссер и актер театра «мостЫ» Федор Невельский, фигура для театральной Европы уже легендарная.
— Федор, уникальная это штука — эмигрантский театр… какой процент русскоязычных в «мостАХ»?
— 70% — русскоговорящие эмигранты, 30% — члены их семей (мужья или жены). Даже «Старуху» Хармса сначала сделали на русском, а осенью будет ее показывать на немецком. Нацелены на двуязычную публику, поэтому, в любом случае, включаем субтитры.
— Правда ли, что когда человек — я об эмигрантах — попадает в ментальное междусредье, то какие-то вещи, в силу общего стресса, открываются острее, чем если бы вы просто были стандартным немцем?
— Да, я согласен, острее. Потому что у тех, кто изначально вырос в этой среде, глаз замыливается. Даже у нас, переехавших сюда в конце 1990-х, замыливается. У человека каждые семь лет меняются в организме все клетки. Полностью. Мы уже 21 год в Германии, то есть все клетки три раза поменялись (смеется). Уже ничего, казалось бы, не осталось от России. Но взгляд все равно другой, чем у местных, — и этим очень привлекательны русскоязычные театры для немцев. Они чувствуют иной ракурс в восприятии социальной проблематики. Им это реально интересно. То есть, с одной стороны, мы растворяемся в среде, а с другой, у нас остается свой взгляд извне: в итоге на этом синтезе культур — на взаимодействии и противодействии — получаются очень интересные проекты. Как наша «Старуха».
— Вам не кажется, что бывают объективно вещи очень сильные, и советская империя обладала сильным культурным притяжением, вырваться из которого не так просто…
— Знаете, есть такое немецкое слово «яйн» (Ja — да, Nein — нет), «яйн» означает «да нет». Это ответ. С одной стороны, ты чувствуешь тот ментальный груз, который с собой принес. С другой, всё зависит от того, насколько ты хочешь погрузиться в новую среду. Погрузиться, не растворяясь. Не теряя индивидуальности, избавиться от чего-то ненужного. От какой-то шелухи, которая тянет назад, вызывает ностальгические воспоминания… Все зависит от вас, насколько вы способны стать свободным. Насколько готовы жить ради идеи (хотя это неправильное слово). Знаете, как до революции в русских деревнях — кто выделялся из общины, тот сразу становился изгоем, индивидуалистом, кулаком. Подобное отношение к индивидуальности осталось и до сих пор в иных русских общинах в Германии.
— Выскочек не любят…
— Но я не очень это на себе чувствую, потому что Эрланген — город международный, университетский. Никто там об этом не думает. И все зависит от тебя — насколько ты сам готов стать человеком мира. Делай что хочешь. Весь мир перед твоими ногами. Зачем за что-то цепляться…
— Насколько справедливо утверждение, что в нынешней Европе на тебя не давят идеологические, религиозные и иные предрассудки?
— Давит ответственность. Есть законы, надо их соблюдать. Понимать, в какой среде ты живешь. И надо принимать эту среду. А это очень сложно бывает. Ну сложно вообще принимать изменения. Ну, скажем, есть закон, что дети могут подавать в суд на родителей, могут обратиться в полицию, если родители ребенка шлепнут. Степеней свободы много, но в эти рамки сложно вписаться.
— Полагаю, это и самим немцам сложно.
— Конечно. Потому что быстро изменяется их собственная жизнь. Они привыкли к одному, а на дворе-то — совсем другое. Я часто беседую с пожилыми людьми, и они говорят — «мы не понимаем новую жизнь». Меняться всегда тяжело.
— То есть мы приходим к такому явлению, что теперь изменения будут постоянными. Если раньше нас пугало слово «реформа», то сейчас тотальная реформа стала абсолютно постоянным явлением. Нет точек опоры. И это порождает новый тип человека.
— Да, и здесь самое главное, иметь индивидуальность, внутренний стержень. То, что ты из себя представляешь, то, что ты можешь дать, — сейчас ценится гораздо сильнее, чем жизнь в сообществах. Посмотрите, все последние мощные прорывы, стартапы — это всегда индивидуальные, отдельные истории. Просто раньше изменения проходили медленно. Столетиями. Потом десятилетиями. Сейчас это всё укладывается в месяцы. И любые установки тебе будут мешать. Иначе ты отстанешь, выбьешься из гонки. Да, нужны традиции, но при этом ты должен быть готов к ежедневному изменению ситуации. Это тренинг.
Оставить комментарий