Миланский «Пикколо театро ди Милано — Театр Европы» в эти дни показывает «Одиссею» Роберта Уилсона. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ. Первую редакцию «Одиссеи» Роберт Уилсон ставил несколько лет назад в Национальном театре Греции в Афинах — спектакль, таким образом, вписался в своего рода цикл работ режиссера по базовым, почти священным для места постановок текстам, будь то басни Лафонтена в «Комеди Франсез», «Фауст» в Берлине, Стриндберг в Стокгольме или сказки Пушкина в Москве. В Милане спектакль показывают как совместный проект Национального театра из Афин и «Пикколо театро ди Милано», но играет все та же греческая труппа, и только роль сказителя, начинающего рассказ, исполняет итальянский актер. Остальной текст зрители читают по субтитрам — может, и не стоило бы на обычном для гастролей обстоятельстве заострять внимание, но кажется, что для Уилсона в этом спектакле очень много текста, ведь он всегда «добавляет» слова к своим визуально-пластическим композициям лишь на заключительном этапе работы. Но все-таки эпос есть эпос: видимо, почтение к древнему литературному документу оказалось сильнее отношения великого мастера к словам как к лишь вспомогательному выразительному средству.
Кажется, и актерам он вдруг позволил больше обычного чувства, больше эмоций, чем разрешает обычно,— вряд ли только отсутствием самого Уилсона на спектакле можно объяснить то, что в минуту отчаяния у Одиссея почти дрожит голос, а у Пенелопы при встрече с мужем чуть не льются слезы из глаз. Встречаясь со сказкой, даже самый строгий человек, как мы знаем, становится мягче — а Уилсон ставит «Одиссею» как грустную, но увлекательную сказку о тщетном поиске человеком земного счастья. Нет, он вовсе не впадает в детство или в сентиментальность, не теряет требовательности к графичным и контрастным линиям сценического рисунка. Но хитроумный Одиссей в его спектакле вовсе не искатель приключений и авантюрист, а задумчивый, покорный судьбе человек, пытающийся разгадать замысел высших сил.
Большой, двухчастный спектакль Роберта Уилсона удивительным образом сочетает в себе эпичность, богатство деталей — и камерность, какую-то сдержанность и интимность. Вместо оркестра, привычного по другим недавним работам Уилсона,— один лишь музыкант за клавишными, он же автор музыки к спектаклю, Тодорис Эконому. В световой гамме «Одиссея» господствуют оттенки голубого и бежевого — цвета неба и южной земли. Две боковые стены сценической конструкции то сходятся, то расходятся, преобразуя куб сцены в раструб,— решительных превращений пространства здесь не предусмотрено. И даже фирменные цветовые переходы Уилсона, кажется, лишены в «Одиссее» привычной резкости, более спокойны, а переходы цветов на непременном экране-заднике плавны, даже размыты, как небеса на полотнах эпохи Возрождения из прекрасных миланских музеев. Кажется, греческий спектакль, переехав в «Пикколо», стал итальянским.
Сказанное не означает, что интенсивность и «выпуклость» уилсоновских сценических видений в «Одиссее» менее, чем обычно, насыщенны. В спектакле немало незабываемых, прекрасно придуманных сцен — вот циклоп сначала выезжает в дальнем проеме сцены с синеватой головой с единственным глазом, а потом отдельно появляется его рука, пальцы которой легко хватают людей; фигуры сирен словно вырастают из античных ваз, вроде как дополнительных бедер этих соблазнительниц; женихи, претенденты на руку Пенелопы, словно «прилетают» в античный эпос откуда-то из галантной эпохи; сцена Одиссея с Калипсо разбита на две части, зеркально повторяющие друг друга. «Одиссея» похожа на большую и сложную игрушку, которую интересно разобрать на части — и потом долго ломать голову, как ее собрать вновь.
Роберт Уилсон, как обычно, с царской грацией переходит в своем спектакле из одного ритмического регистра в другой. Словно это про него написано у Шекспира: «Игра и произвол — закон моей природы». Олимпийские боги легко превращаются у него в старых слуг, царственные богини — в шаловливых комедиантов-андрогинов. Человек в «Одиссее» бессилен перед божественными капризами, но вынужден примириться с ними. Кажется, Уилсон и сам наблюдает за героями «Одиссеи» с какой-то священной горы, но так, что ему ничего не стоит вдруг спрыгнуть с нее и пуститься вместе с героями в демократический пляс.
Оставить комментарий