Новая постановка вердиевского «Бала-маскарада» появилась на Исторической сцене спустя 14 лет как ушел из репертуара знаменитый спектакль 1979 года в сценографии Николая Бенуа. Тот, где пели звезды Большого театра — Зураб Соткилава, Юрий Мазурок, Тамара Милашкина, Елена Образцова, Тамара Синявская, Бадри Майсурадзе, Маквала Касрашвили и другие. Авторами нового спектакля выступила итальянская команда во главе с режиссером и сценографом Давиде Ливерморе и дирижером Джакомо Сагрипанти.
Нынешний «Бал-маскарад» Большого театра получился менее итальянским, чем предыдущий — с его пышными живописными декорациями дворцовых интерьеров и романтических ландшафтов, создававшихся Бенуа, художником Ла Скала, «на итальянский лад». В новом спектакле публику по воле итальянских постановщиков отправили в Америку 50-60-х годов прошлого столетия, в мир черно-белого кино, в атмосферу «Птиц» Хичкока и эстетику нуара.
Ливерморе хотел создать на сцене атмосферу психологического триллера, гнетущей тревоги, странного и искаженного мира людей, в котором ничего нельзя предвидеть, кроме гибельных событий.
Гадалка Ульрика предсказала смерть губернатору Бостона Ричарду, окруженному заговорщиками, от руки Ренато, которому он доверял, как себе. Так совпало, что именно с женой своего друга Амелией губернатор романтически встретился в полночь. В спектакле в жутковатом месте, на фоне огромного «могильного» холма земли, освещенного гигантской луной, напоминавшей светящийся череп.
Заданной эстетике триллера соответствовала сценография спектакля: вращающееся здание театра — «театра мрака», интерьерами которого оказывались то помпезный зал с парадной лестницей, обрамленной драконами, то задворки с жутким земляным холмом, то странная черная комната, родом из страшилок — с черным потолком, черными стенами, черными полами и огромными портретами в бронзовых рамах с оживающими лицами и вороньими головами. Черные вороны, хичкоковские «птицы», окружающие, словно летучие мыши, «нехороший театр», зависали неподвижным взглядом на экранах-портретах.
Ливерморе, чтобы наладить связь между собственным триллером и вердиевским «Балом», чьи персонажи были не вымышленными, а имели реальных прототипов (Ричард — шведский король Густав III, Ренато — аристократ Якоб Иоганн Анкерстрём, в 1792 году смертельно ранивший монарха на бале-маскараде в Стокгольмской опере), представил на сцене в увертюре фигуру сидящего в кресле Ричарда, в сновидении или воображении которого будто и рождался этот макабр.
Увы, адекватно воплотить собственные идеи постановщику и сценографу Ливерморе в спектакле не удалось. Параллели с Хичкоком застыли на уровне аналогий: птицы, «нуар», черно-белый колор, тревожно бегущие на экране тучи. Однако хичкоковской атмосферы иррационального страха, нарастающего психологического хоррора не случилось: птицы на экране — отдельно, действие оперы — отдельно. На сцене — помпезные интерьеры, эстрадное шоу гадалки Ульрики, поющей свои предсказания в микрофон, рутинная среда со стоячими хоровыми мизансценами, солистами, собирающимися у рампы, независимо от сути происходящего — будь то страстный любовный дуэт, политическая интрига или семейная разборка. Даже самая романтичная сцена, где Амелия (Оксана Дыка) с Ричардом (Джорджио Берруджи) объяснялись в любви под ночной бесшумный полет виртуальных ворон, нивелировалась ординарной разводкой героев лицом к дирижеру, сопровождавшейся к тому же натужной борьбой сопрано с неподдающимися верхними нотами.
Премьерный каст певцов «Бала-маскарада» был солидно собран из разных стран — Италии, Болгарии, Украины, но о пиршестве вердиевских голосов на премьере говорить не пришлось. Итальянский тенор Берруджи в роли Ричарда звучал крепко, ровно, но без вердиевской пламенной харизмы, украинская сопрано Дыка в роли нежной Амелии, из-за которой губернатор был убит, играла даму себе на уме, с примадонскими замашками, с уже не гибким тремолирующим голосом.
Болгарский баритон Владимир Стоянов в партии Ренато, мужа Амелии, звучал не всегда ровно, иногда не попадал в быстрый пульс оркестра и, следуя режиссерской задаче, в ходе семейной разборки грубо бил по лицу свою жену Амелию.
В новом спектакле публику по воле итальянских постановщиков отправили в Америку 50-60-х годов прошлого столетия
Самой яркой и убедительной в спектакле оказалась болгарка Надя Крастева — Ульрика, в голосе которой были и объем, и плотность звука, и все краски, необходимые для того, чтобы голосом изображать «транс» ясновидения — даже невзирая на бутафорский микрофон в руках.
По художественным итогам этот новый «Бал-маскарад», в финале которого маскарадная публика надевала маски с вороньими клювами, трафаретно склоняясь над застреленным Ренато, вряд ли выделился бы чем-то особенным в бесконечном ряду вердиевских спектаклей, постоянно появляющихся по всему миру.
Но для Большого театра работа с итальянской командой была полезной. Оркестр под руководством Джакомо Сагрипанти звучал в настоящем вердиевском стиле — в живых темпах, без грубой динамики, с ясными подачами для певцов. Хорошо бы теперь певцам и хору точнее попадать в это бодрое движе-ние.
Оставить комментарий