Нет, прямого отношения к знаменитому роману Ивана Сергеевича проект не имеет. От Тургенева — название, разумеется, и идея: сделать встречу разных поколений семьи центральным сюжетом выставки. А значит, нужно дать голос ( а точнее, бумагу, карандаши, кисточки и краски), и старшим, и младшим. А еще выделить им кресло, стулья и пару мольбертов. Так, с «домашней» художественной студии, где мамы-папы могут нарисовать портрет детей, а те — портрет родителей, и начинается эта выставка, на первый взгляд, дурашливая, с семейными фотографиями художников-участников, с забытыми на вешалке сосками и детскими рисунками, оставленными в «студии»…
Эта интонация, конечно, отсылает к традиции естественного, как игра, «домашнего» рисования, возникающего раньше, чем письмо, детской забавы и серьезного дела разом. Другое дело, что традиция эта давным-давно отразилась и в семейных автопортретах художников (вспомним хотя бы автопортрет с женой и детьми Федора Петровича Толстого, живописца, скульптора, медальера, вице-президента Императорской академии художеств и члена декабристского «Союза благоденствия»), в портретах родителей и детских портретах (имя им — легион). Выставка «Отцы и дети» соединяет эти две оптики: по-детский наивный взгляд и видение профессионального художника. Причем, это сделано в рамках отдельно взятых семейств, включая известные художественные династии Арендт, Митуричей-Хлебниковых, Сарабьяновых, Инфантэ-Арана и многих других. Все работы — из домашних запасников.
Впрочем, эта история не про династии, не про разницу стилей «отцов и детей». Хоть ее, эту разницу, не заметить мудрено. Но все же выставка про другое. Она про тот момент быстротекущей нашей жизни, когда из шуток иль печали, из нежности иль сосредоточенности, непонимания взрослых споров иль ожидания разговора с выросшими детьми по Skype рождается «узелок на память» — некий набросок, рисунок или, на первый взгляд, вовсе «каляка-маляка». Не рисунок — послание! «Пост», отправленный то ли тому, кто «вне доступа» (даже если рядом), то ли самому себе… Вот перед нами детские почеркушки, в которых семейный горячий спор нашел отражение в «триптихе», решительно и бескомпромиссно нарисованным красным карандашом с тремя действующими лицами (мама-папа-я). Расстановка сил в каждой сцене меняется прямо на глазах. Можно сказать, в режиме «прямого включения». И язык не повернется назвать эту энергичную серию «абстракцией». Здесь кипят настоящие страсти, персонажи ясны, и напор юного автора таков, что и листа альбомного мало. Все, что ребенок хотел бы, но не может еще сказать, отчеканено огненно-красным!
А для взрослого художника рисунок может стать сознательным продолжением разговора. Ольга Погодина положила альбомный лист с портретами дочки и внучки на экран выключенного компьютера. Внучка «поймана» на бегу: в момент, когда заглянула в монитор («Привет, бабуль!») и помчалась в своем далеке по неотложным тинэйджерским делам. Дочка — за домашними хлопотами: морковку трет, с мамой беседует: «Ты как там? Все хорошо? У нас тоже. Ой, подгорает уже… Какое у тебя давление, говоришь?». Экран погас. Реплики улетучились. На клавиатуре — тертая морковка, словно выпавшая из компьютерного заэкранья, прочное доказательство реальности виртуальной связи. Рядом лежат давние детские рисунки дочки и внучки. Такой вот семейный альбом. Рисунки тут — и продолжение диалога за рамкой погаснувшего монитора, и род дополненной реальности. В отличие от изображения на экране, они не гаснут, остаются.
Вовсе не обязательно, что приватный, семейственный сюжет этого художественного диалога строится на конфликте, разрыве или невозможности обычного общения. Он может возникать и от полноты совместного проживания мгновения. Способом быть вместе. Один из примеров тому — графический портрет дочки Вероники, нарисованный в 1964 году архитектором Николаем Сукояном (кстати, одним из авторов проекта ЦДХ). «Пустой» белый фон вокруг своего портрета девочка заполнила яркими красками, изобразив домашнюю жизнь в жанровых картинках. Персонаж, так сказать, взял слово и решил рассказать сам о своей жизни на отцовском рисунке. Этот «коммент» ребенка на полях, «вторжение» во взрослую картину мира вовлекает взрослого в «игру», а заодно и дарит его работе яркость и непосредственность «наивного» взгляда.
Да, на выставке можно увидеть «первые шаги» известных ныне художников и пытаться предугадать будущее тех, кто пленяет сейчас импульсивностью и яркостью детских рисунков. Но все же не это главное в «Отцах и детях». В «нечаянных встречах» на выставке двух, а где и трех-четырех поколений одной семьи временные пласты перемешаны, стрела времени закручивается то ли в круг, то ли в спираль. Тут — прямо по Цветаевой — «юная бабушка» протягивает руку взрослой внучке, а правнучка превращает портреты своей мамы в рисованные кадры солнечной комедии. Здесь мамины реплики плавно превращаются в субтитры, а рисунок — в стоп-кадр изящного комикса. И — оп! — «Самый лучший мамин зонт улетел за горизонт». И на рисунке Ариадны-младшей Арендт зонтик исчезает там, где кончается море и начинается небо, пока мама Наташа на берегу в бинокль наблюдает его беззаконный полет. И пока длится процесс рисования, пока раскрашивается рисунок, кажется, что времени нет. Или, по крайней мере, пока оно улетает за горизонт, его полет можно наблюдать в бинокль, оставаясь на берегу.
Оставить комментарий