Ретроспективу известного немецкого скульптора Стефана Балкенхола Московский музей современного искусства готовил два года. Открывшаяся на Гоголевском бульваре, 10 выставка, куратором которой стал профессор истории искусства Маттиас Винцен, предлагает свой вариант выхода в пространство деревянных скульптур и рельефов мастера, которые кто-то возводит к традиции средневековой храмовой скульптуры Германии и народной деревянной игрушки, кто-то — к традициям античности, а кто-то охотно вспоминает человечка Пиноккио, вытесанного папой Карло из обычного полена.
Меж тем, сколь ни соблазнителен шлейф теплых ассоциаций, связанных со знакомой сказкой про деревянного мальчишку, они в случае Балкенхола явно неуместны. Пиноккио, как ни крути, персонаж узнаваемый и неповторимый, хоть и вытесан топором. Он вечно попадает в истории, то из-за любви, то из-за доверчивости, короче — он человек с именем. Персонажи, вытесанные Стефаном Балкенхолом, мало того, что безымянны, они все вроде на одно лицо — при том, что портретного сходства между ними не наблюдается. И Балкенхол, кажется, еще и специально работает над тем, чтобы эти различия ни в коем случае не акцентировались, не дай Бог — в гротеск не перешли. Потому что, конечно, наверное, соблазнительно, сделать одного героя этаким пузатым Карабасом Барабасом, другого — субтильным хипстером, третьего — романтическим Пьеро. Соблазнительно, но скульптору ни к чему. Ему нужен герой, в котором решительно ничего героического не сыскать. Обычный, так сказать, человек. Как правило, в офисной униформе: белая рубашка, черные брюки.
Тут, понятно, на ум приходит гоголевское — «ни то ни се», «ни в городе Богдан ни в селе Селифан» и прочие описания людей приятных во всех отношениях, но не зарекомендовавших себя ничем выдающимся. Но опять же у Балкенхола ни следа иронической дистанции. Он не эпос социальной жизни создает, тем более не сатирой занят. Из всех сюжетов быстротекущей жизни его интересуют те, что к вечности имеют отношение. То есть напоминающие о смертности и тварности персонажа. За memento mori всегда готов ответить скелет или похожий на него персонаж в черном, у которого под цилиндром скалит зубы череп. Они среди вечных спутников персонажа Балкенхола, то тут, то там являются. А что касается тварности… Не потому ли Бакенхолу нужна именно деревянная скульптура, в которой каждый удар стамески и ножа оставляют на дереве след — напоминание о рукотворности, физическом усилии, труде в поте лица? Усилии вполне реальном: свои работы скульптор делает сам, практически без помощников.
Что же получается? С одной стороны — персонаж почти библейский, отсылающий к дням творения, с другой — скромный труженик офисного фронта, сошедший отнюдь не со страниц Библии, а скорее уж с корпоративного снимка. На этом снимке главным был, конечно, не тот или этот член успешного трудового коллектива, а фон, демонстрировавший современные технологии, эффективный подход и что-нибудь еще, столь же важное для продвижения и рекламы. Так вот, Бакенхол этот фон отодвигает, убирает, извлекает из фотоснимка этого незаметного персонажа и ставит его на первый план. Просто фотореализм какой-то… в скульптуре.
Собственно, эта связь его работ с фотографией скульптором акцентируется. Не зря среди первых работ, которые встречают зрителя, едва поднявшегося по ступенькам старинного особняка в выставочные залы, — работа, где любимый персонаж в стандартном наряде (белый верх, черный низ) предстает на фоне фотографии уличной толпы. Чего уж яснее, вот он перед вами — человек толпы, маленький персонаж большого города, Акакий Акакиевич эпохи интернета, зависимый от начальников и клиентов. И вот этого-то маленького человека скульптор выводит на авансцену библейской истории.
Но для начала его надо еще вывести из плоскости фотографии в пространство зала, которое превращается в мгновенье ока то ли в подиум, то ли в сцену. И вот на этом подиуме-сцене стоит маленькая фигурка перед огромной головой, которая смотрит то ли на человека, то ли мимо него. То ли это голова Отца, то ли фигура символического Я, с которым персонаж себя идентифицирует, то ли — забудьте про психоанализ и Жака Лакана — перед нами просто модель отношения зрителя и объекта, художника и критика, то ли — напоминание о древнем оракуле или Сфинксе… В любом случае речь не об общении, а о ситуации предстояния перед высшей инстанцией, немоты, неловкости, незнания итогов «собеседования» и даже неуверенности в его критериях. Эта ситуация, к слову, будет моделироваться и в других моментах экспозиции, просто там в роли «ответчика» может почувствовать себя зритель.
Экспозиция, которую выстраивает куратор Маттиас Винцен, создает пространства, которые рифмуются, но расходятся все дальше. Направо пойдешь — найдешь модель сакрального пространства храма (на одной стене — картины Адама и Евы в раю, рядом — человек уже рядом со смертью, надо понимать, после грехопадения, на другой — «Муж скорбей» с раной под сердцем и скорбно сложенными руками), а далее — пространство земной жизни, где календарь, выкройки и гербарий, а портреты мужчины и женщины оказываются в перпендикулярных плоскостях… Налево пойдешь — набор культовых вещей современности найдешь. Тут и игрушечный мишка Тедди, который держит большого дядю за ручку, и черный квадрат в золотой раме, на обороте которого отпечаток пальца, вырезанный резцом… Авторство гарантировано. А рядом — деревянный Нарцисс и голый человек в золотой короне… Словом, все соблазны мира в одном зале. А от них — путь к античным мифам, пересказанным в манере варваров — резцом по дереву, к стертым черным идолам в грубых квадратах могил, к квадратам телевизионной настройки и бесконечности вселенной, где половинки андрогина из золотых шаров, разрезанных надвое, ищут друг друга…
Словом, куратор отправляет персонажей Балкенхола в путешествие по всей истории искусства и европейских мифов. Они, эти персонажи, наверное, предпочли бы остаться дома и не заморачиваться сложными вопросами. Да кто ж их спрашивает, хотят ли они и готовы иль нет к этим дальним путешествиям. Вы же понимаете: ничего личного. Просто жизнь.
Оставить комментарий